Очевидец. Никто, кроме нас - Николай Александрович Старинщиков

я так и сделал бы, не появись возле дерева чья-то дворняга. Собака понюхала воздух и стала лаять. В сумерках виднелась ее задранная кверху наглая морда. Зверек скакал вокруг дерева и щелкал зубами — скорее всего, в его родословной затерялась кровь сибирской лайки.

Однако уходить с насиженного места я не собирался. Уйти — значит, поддаться обстоятельствам, так что пакетик с перцем тут же оказался у меня в руках. И вскоре собачий лай перешел на беспрестанное чихание. Собака бросилась прочь, временами останавливаясь и хватаясь передними лапами за морду.

— То-то же, — ворчал я про себя. — Это тебе не белок облаивать.

Собака между тем оказалась на территории усадьбы и бегала теперь возле дома. Получалось, что где-то в заборе для нее был оставлен собачий лаз.

Звук входной двери едва не свалил меня с дерева. Собака, жалобно проскулив, заскочила в жилище и принялась лаять внутри. Женский голос пытался ее приструнить, но собака продолжала лаять. Потом ее, как видно, отвели в другое помещение, и в доме опять все стихло. Лишь откуда-то изнутри на стекла теперь падали слабые блики. В доме кто-то находился. Это могла быть Пашина жена либо сожительница — ведь я ничего не знал о нем. В любом случае это был его человек.

Долго рассуждать не пришлось. Вспышка света ударила вдоль дороги. По ней двигалась чья-то машина — это мог быть кто угодно. Однако меня пока что никто не заметил, да и собака не могла рассказать, что учуяла на дереве постороннего человека, который насыпал ей сверху какого-то порошка.

Машина остановилась перед воротами. Из окна высунулась рука с пультом управления, после чего половинки ворот разъехались в разные стороны. Это была отнюдь не группа быстрого реагирования — с пультом для открывания ворот и без опознавательных знаков на «фюзеляже». Это был кто-то другой.

Машина вошла внутрь, возле входа в дом снова остановилась. Створки ворот тем временем медленно закрывались. Из машины вышел человек, и тут же у входа в дом, по углам крыльца, зажегся свет на маленьких столбиках. Человек посмотрел в мою сторону, и я узнал его. Это был Гоша Коньков. Родной брат Паши Биатлониста.

Гоша почесал бритый затылок, поддернул брюки, потом поднялся по крыльцу к двери, выпустил наружу громадного пса и тут же исчез в проеме. Получалось, что собак внутри было как минимум две.

Косматый кобель, принюхиваясь к окружающей обстановке и, задирая заднюю ногу, сделал круг по двору. Обошел все фонарные столбы, отметился даже у стройной ели. Потом поднялся на крыльцо, зевнул и лег.

«Выходит, что это у нас Гоша, — размышлял я. — В доме, кроме него, находится золовка, братова жена, и Гоша решил ее навестить — несчастную и одинокую. Это для меня она является бандитской подружкой, а для него — горемыка, без мужа и, возможно, без средств на жизнь…»

Между тем в окне второго этажа вдруг вспыхнул свет. Казалось, не пройдет и получаса, как Гоша вновь выйдет, сядет в машину и уедет. Будь у меня машина, я поехал бы за ним следом и приметил, где тот прячет свою телегу.

Однако Гоша уходить не торопился. Очевидно, это не входило в его планы. Потом в доме потух свет. Это оказалось боле неожиданным, чем если бы Гоша выглянул из окна и крикнул: «А я тебя вижу, Коля!..»

Подобного оборота я никак не ожидал: выходило, что для золовки не было разницы, с кем спать в кровати. Мне даже стало жаль биатлониста Пашку.

— Он там сидит, а эти тут тешатся, — сказал я сам себе.

Рогатка и гость свинцовой картечи ждала своего времени. Я вынул устройство из-за плотной резинки носка. Потом достал из кармана увесистый шарик, вложил в «кожанку» и, натянув резину, пустил снаряд в ненавистное темное окно.

Стекло приглушенно тенькнуло, словно по нему ударили пулей. И в ту же секунду в окне загорелся свет: Гоша с супругой Биатлониста бегали по комнате в чем мать родила. Женщина подскочила к окну и стала задергивать плотные шторы. Гоша подскочил к ней с боку и повалил на пол — вероятно, они отползали теперь к выходу из спальни, считая, что попали под обстрел невидимого снайпера.

Второй шарик ударил в соседнюю раму и вновь прошил в ней оба стекла — внешнее и внутренне. Наверняка прелюбодеи теперь считали, что по ним лупят с пригорка из винтовки с глушителем. После подобного вряд ли у них останется время мной заниматься.

«Вот как они верность сохраняют, — думал я, торопливо перебирая всеми четырьмя по корявому дереву. — А еще говорят, что Паша вроде как был неженатый. Какой же он холостой, когда в доме сидит у него баба!..»

Это не могло быть моими домыслами. Так все и было.

Спустившись к земле, я двинулся лесом вдоль шоссе. Только бы не встретить никого на пути — пусть это будет хоть сам Петя Обухов. Не надо об этом никому знать, потому что если знают двое, то это уже не тайна. Мне даже в голову не приходило — рассказать о том, как пришлось застать голубков раздетыми, среди ночи, в одной спальне. Никому не надо об этом рассказывать. Даже Петьке Обухову.

«Если б не тюлевые занавески, — думал я, — возможно, я мог бы запомнить женщину».

Глава 15

Однако Обухов где-то всё пропадал. Он словно бы специально прятался от меня. В этом было что-то таинственное, напряженное и тяжелое: как кража, которую ты не совершал, но в которой тебя обвиняют. Вероятно, Петька испытывал угрызения совести и запил от стыда.

Короче говоря, все мои доводы слагались в Петькину пользу. Бедный Петя служит в нищей милиции. Его надо понять и простить. Тем более что Петя человек государственный, испытанный…

Петькин звонок прозвучал неожиданно и, как всегда, обрадовал. Это ничего, что друг молчал, таился, избегал встреч.

— Где тебя носит? — спрашивал я, понимая, что улыбаюсь. — Заходил к тебе, звонил…

— Потом, — перебил Петька, — при встрече. Это не телефонный разговор.

Фразу про «нетелефонный разговор» я ненавижу больше всего: люди используют ее для того, чтобы не отвечать. Тем временем голос звучал в трубке, и мне было весело: пока у меня такой дружище, как Петька, мне ничего не страшно…

— Где пропадал? — куражился Петька. — Где тебя носит? Почему у тебя все время отключен мобильник?

Это был явный перебор, поскольку мобильник у меня постоянно включен. Однако говорить об этом Петьке было делом бесполезным, друг ничего не хотел слышать.

— Встретиться надо, — вдруг заявил он. — Ты слышишь